Судьба свела меня с замечательной семьей, глава которой, Игорь Шахнович, был родом из Ленинграда, моего родного Питера. Мы с удовольствием вспоминали любимые места Северной столицы, какие-то забавные истории, связанные с городом, где прошло детство Игоря. В одном из его рассказов прозвучала фраза: «А вот в 41-м году я проводил лето в Белоруссии»… Я стала считать, сколько же Игорю лет, потому что, на мой взгляд, больше 65–70 ему никак не дашь! «Да ты что, – удивился он, – я родился в 30-м году». В марте Игорь отметил 90-летний юбилей. В это трудно поверить, потому что его прекрасной памяти, чувству юмора и физической форме можно по-хорошему позавидовать… Кроме того, он прекрасный рассказчик.
– Мой папа Ефим приехал в Ленинград в 28-м году из Могилева. Он был рабочим на заводе Коминтерна, ударником коммунистического труда. Работа на заводе была тяжелая: на кожевенном производстве они обрабатывали кожу химикатами, там он заработал ишиас – не мог разгибаться.
От завода папе дали комнату на Стремянной улице недалеко от Невского проспекта, и он сразу перетащил из Могилева своих братьев. А всего у него было четыре брата и четыре сестры. У папы была очень бедная семья – дед был сапожником, а бабка воспитывала детей, потом и нас, внуков. Жили тяжело, поэтому, когда папа обосновался в Ленинграде, он позвал братьев к себе. В 29-м году он женился, и ему дали еще одну комнату рядом. Все они были молодые – лет по 18–25, папа был самым старшим братом в семье. Спустя год родился я. Мы жили дружно: я называл нашу квартиру колхозом, потому что у нас всегда было много народу.
Мама Фаина была бухгалтером. Кстати, первое мое путешествие в Могилев состоялось еще в 30-м году. Мама со мной полугодовалым поехала к бабушке, и в конце августа мы возвращались в Ленинград. Мама везла гостинцы – корзину еды и варенье. Жара – пить хочется. И на станции она пошла за лимонадом, оставив меня в вагоне с ребятами-студентами. Получилось так, что мама отстала от поезда и добиралась до следующей станции на перекладных. Она была в ужасе: боялась, что не найдет меня. Но все закончилось хорошо: студенты вышли в Витебске и ждали маму вместе со мной и корзиной еды.
В 41-м я окончил четвертый класс, и мы поехали в Могилев к родне на каникулы: там были папины родители, сестры и их дети. Мама еще взяла своего племянника, ему было три года. А в 8 км от Могилева жили мамины родственники. Мамины родители были довольно зажиточными: ее отец еще до революции начал заниматься торговлей зерном, у них был большой дом, амбары. Звали моего деда Абрам Лесман. И хотя он рано умер, местные его помнили и уважали. Когда я приехал, все говорили – внук Абрама приехал! У маминой родни был большой огород и хозяйство: свиньи, гуси, куры, индюшки. Мимо их дома все время крестьяне ходили на базар продавать свои товары. Если было что-то нужно, бабушка с тетей были их первыми покупателями, поэтому в доме были и масло, и сметана. Еще я обожал сало с картошкой и часто ходил к ним есть вкуснейшее сало, которое они солили сами. Мама все время говорила: «Не ешь много сала, толстым будешь». Если бы она знала, что нас ждет впереди…
22 июня немцы уже бомбили шелковую фабрику в 10 км от нас, и пламя полыхало всю ночь – было хорошо видно издалека. Наутро мы узнали, что началась война. Троих мужчин из папиной семьи сразу призвали в армию и еще несколько родственников по маминой линии. Мы думали, что война будет длиться неделю-две, и никто не ожидал, что все настолько серьезно. Мы решили переждать и потом поехать домой. Но уже в начале июля появились первые беженцы из Минска, и на семейном совете было принято решение двигаться подальше от границы, спрятаться в лесу и переждать. С нами был дед, две тети с маленькими детьми, я с мамой и двоюродным братом – всего 11 человек. А две другие тети решили остаться, потому что дети были совсем маленькими. Увы, когда немцы заняли Могилев, их всех убили.
Сначала мы были 4 дня в лесу, поставили палатку и ждали, когда война закончится. Через неделю стало ясно, что надо двигаться дальше. У меня был велосипед, но я не доставал педали и крутил под рамой, пока были силы, потом его пришлось оставить. Прошли мы в итоге около 200 км, пока не оказались в Ярославской области. Шли очень долго, останавливались в деревнях, спали где придется, а пить приходилось даже из луж. И мама заболела дизентерией. В одной деревне она просто легла на крыльцо какого-то дома и не могла идти дальше, она была почерневшая, истощенная. Из дома вышла старушка, увидела, что молодая женщина с маленькими детьми буквально умирает, и вынесла маме какую-то настойку и сказала: «Пей»! Я не знаю, что это было, но средство помогло от дизентерии – хорошая знахарка была. Она оставила нас на ночь, дала постелить какие-то тряпки. Мама сказала деду: «Оставьте меня и уходите – спасайте детей», но наутро ей стало легче и мы спустя сутки пошли дальше.
Мама хотела уехать в Ленинград, и мы пошли на вокзал в Ярославле, но никаких поездов туда не было и никто ничего не знал. Там мы увидели открытую платформу, на которой везли раненых. Нас пустили в вагон, и мы поехали – сами не зная куда. Мама была слаба и лежала, а мы сидели: вагон был переполнен.
Ехали мы недели три, часто останавливались, пропускали составы, которые шли в сторону фронта. Чувство голода было страшное… Помню, на одной из станций из вагона раздавали замороженную воблу, и деду удалось ее приготовить на костре.
Так мы добрались до Мичуринска. Мы были мы в ужасном состоянии: грязные, во вшах, о которых я раньше и не слышал. Там мы попали в санпропускник, где нас отмыли, там же удалось постирать вещи. И там, в Мичуринске, на станции мы случайно встретили мамину двоюродную сестру, причем та не узнала маму – настолько она была исхудавшая, просто как скелет. Они ехали в Ташкент и предложили маме взять меня и поехать вместе с ними. У них были эвакуационные билеты, а у нас, кроме маминого паспорта, не было ничего. Моя мама отказалась, потому что не могла бросить деда и остальных.
Через несколько дней мы приехали в село Рассказово. Там нам дали буханку хлеба, и мы наконец смогли поесть. Нас поселили в телятнике, дали сена и соломы, и мы смогли выспаться. Еды не было, денег ни у кого не было, чтобы что-то купить, в общем, что-то перепадало от случайных людей. Решили двигаться дальше.
Спустя несколько дней остановились на станции Раевка на берегу реки Дема – это приток Урала, где дед нашел какой-то развалившийся дом. Набрали досок на вокзале и кое-как устроились. Взрослые сразу пошли искать работу. Маму взяли на скотобойню мыть полы и убирать, дед стал ловить рыбу. Мама нашла мне школу, а ее сестра стала работать там же секретарем.
У меня были всего одни (когда-то белые) штаны, отстирать их от грязи было невозможно, тогда мама выкрасила их чернилами в фиолетовый цвет, и в сентябре я пошел в школу в пятый класс. В этих штанах я проходил несколько лет. Бумаги и тетрадей было не достать, и мы писали на газетах между строк, учебников на всех не хватало. В классе были дети разного возраста, некоторые оставались на 2-й год по несколько раз. Например, были девочки лет по 15–16, и их все называли проститутками, потому что они ходили на вокзал к солдатам. Так что в 11 лет я узнал, кто такие проститутки.
В школе у меня появился друг Иван. Я часто бывал у него в гостях, и его мама связала мне носки и дала галоши, а так как они были мне велики, я приматывал их к носкам и так проходил всю зиму. Кстати, в Раевке полдеревни носили одинаковую фамилию – Ворошиловы. Однажды в классе меня спросили: «Ты русский»? – на что я ответил: «Нет, я – еврей». Одноклассники очень удивились, потому что никогда не слышали такого слова.
Пока я учился, мама писала папе письма в Ленинград. Однажды от соседки по квартире пришло письмо, и мы узнали, что папа был в народном ополчении, а затем попал в госпиталь. Дело в том, что оружия не хватало и (как потом рассказывал папа) на пятерых давали одну винтовку, поэтому погибнуть можно было в любой момент. Папу довольно быстро ранило и контузило, и он оказался в госпитале. Когда его выписали, он вернулся домой, получил мамины письма и узнал, где мы. Я как раз окончил пятый класс.
У мамы была подруга, муж которой был начальником на железной дороге, и отец устроился к нему. Папа работал на восстановительном поезде – они ремонтировали и строили железные дороги. Когда его с ремонтным поездом направили в Вологду, туда приехали и мы с мамой. А дед и остальные остались в Раевке до конца войны.
Папе дали комнату в сентябре 42 г., я пошел в шестой класс. Я учился в школе в третью смену, когда было уже темно. Школы были переполнены, в классах стояли керосиновые лампы. Спички были в большом дефиците, и, если кто-то чихал и лампа гасла, нас отпускали домой. Время было голодное, помню как сейчас: ели одну капусту, и все ходили с кочерыжками и надутыми от капусты животами.
По соседству с нами жил начальник стройки с женой, и у них не было детей. Эта милая женщина меня часто подкармливала печеньем и даже пару раз давала сливочное масло моей маме. И мама говорила: «Сейчас у нас будет торт». Я ел печенье с маслом и сахаром и представлял, что это торт «Наполеон».
Вологду начинали потихоньку бомбить, сбрасывали бомбы с зажигательной смесью. Мы с ребятами часто дежурили на крыше и наблюдали, куда падают бомбы. Надо было схватить щипцами упавшую бомбу и как можно быстрее бросить ее в воду, не давая загореться.
В Вологде я проучился полгода, а потом папу перевели на Урал – в Свердловскую область. В декабре было очень холодно, но нам дали теплушку и опилки, и мы ехали месяца три, пока добрались до Сосьвы. Школа была далеко, и я уже пропустил полгода, поэтому следующей осенью опять пошел в 6-й класс. Летом мы пилили деревья, заготавливали на зиму дрова. Они были огромные, и пилить их было очень тяжело. Сначала вбивали клин, постепенно огромный ствол дерева расщепляли на несколько частей. Каждому нужно было заготовить минимум один кубометр дров. И зимой ими топили печь в школе, а на улице зимой было до -45–50 ˚С.
В Сосьве у меня появились два приятеля, отцы у них были на фронте, а мамы работали. Мы были предоставлены сами себе и бегали смотреть на заключенных. Там было Управление Северо-Уральских лагерей ГУЛАГа.
Папа пропадал на работе, и видели мы его дома редко. Однажды я напросился поехать к отцу на стройку с подводой лошадей. У сопровождающего было ружье. Вдоль реки Сосьва за нами увязалась стая волков. Лошади, когда чуют волков, становятся сумасшедшими, начинают метаться. А там высокие берега, и была опасность скатиться в реку. Сопровождающий стал стрелять и отгонять волков – ох и натерпелись мы страху, пока добрались!
Если в школе отменяли занятия, мама отправляла меня к одной женщине, которая присматривала за мной, пока родители были на работе. Я с удовольствием оставался у нее, залезал на теплую печку, делал уроки или слушал ее разговоры с подружками, которые собирались у нее, ставили самовар и обсуждали последние новости. А еще у нее был козленок, который тоже забирался на печку и грел меня – эти ощущения я помню до сих пор.
В 43-м году папин восстановительный поезд направили в Сталинград, который после освобождения был сильно разрушен. В Сталинграде мы ходили с папой в дом Паулюса, и я даже сидел на его кровати и очень хотел забрать со стола ракетницу, но папа не разрешил. В Сталинграде я опять пошел в 6-й класс. После уроков мы помогали взрослым собирать трофеи – вытаскивали оружие из подбитых танков, но сначала надо было проволокой зацепить и вытащить трупы. Запах стоял невыносимый, хотя нам выдавали марлевые повязки, через которые мы дышали, чтобы меньше чувствовать трупный запах.
Кроме того, тела прибивало к берегу затона Волги и эти трупы мы тоже вытаскивали с ребятами. Потом взрослые их увозили на грузовиках. Мы находили патроны, парабеллумы и прочее оружие и много гранат. Причем мальчишки баловались ими, и было пару случаев, когда гранаты взрывались, и многим ребятам покалечило ноги.
В этом же затоне мы ловили селедку, и запах свежей сельди перебивал трупный запах. Рядом был завод, где делали и испытывали порох, и часто грохот стоял такой, что мы не слышали друг друга. Через полгода папу перевели обратно на Урал.
Мы приехали в поселок Медные Шахты, и мама пошла искать там школу, но ближайшая была в Красном Железняке, а это 12 км. Туда шла железная дорога, а поезда не останавливались, шли только грузовые составы с углем и рудой. И мы на повороте цеплялись за ступеньки и ехали. Как сейчас помню: на мне ватные брюки, ватник, цепляешься рукавицами за лестницу и минут 10–15 едешь, затем также на повороте спрыгиваешь, скатываешься и идешь в школу, потом так же обратно… Как мама отпускала меня в такой опасный путь, не знаю! Когда выпал снег, мы иногда ходили в школу на лыжах.
В октябре 44-го года папа получил работу на 102-й стройке в Ленинграде, и мы вернулись домой. Мы ехали в теплушке, которую цепляли к разным поездам. Когда мы вернулись, наша квартира была цела, и в ней жила мамина двоюродная сестра с детьми. Выжили они в блокаду только благодаря пайкам своего мужа, который воевал на фронте.
В ноябре 44-го года я пошел в 7-й класс. Это была 32-я школа на ул. Восстания, где учились одни мальчишки. Хорошо запомнил учительницу немецкого языка, которая спросила: «Как у тебя с языком?». Я сказал: «Хорошо», на что она мне ответила: «Хорошо? Значит, будет плохо». Кстати, немецкий помню до сих пор.
В школе я увлекся спортом, в 45-м участвовал в велопробеге Ленинград – Москва, нас было всего 25 человек. Причем у нас были финские велосипеды, которые нам оставили после велопробега в качестве приза, потом я долго ездил на своем. Еще в школе я увлекся баскетболом, и уже в 46-м году играл за молодежную сборную Ленинграда, выступал за «Локомотив».
В 48-м году я окончил школу и поступил в политический институт. Конкурс был бешеный, многие имели бронь после армии и шли вне конкурса, потому свободных мест было мало. Со мной решили поступать еще два моих приятеля, и мы втроем пошли сдавать экзамены. Поступил в итоге только я один.
Я не переживал, знал, что если не поступлю, всегда могу пойти в железнодорожный, куда меня брали без экзаменов, потому что я уже играл за юношескую сборную, а институту нужен был сильный игрок. Сочинение я кое-как написал. Следующим был устный экзамен по литературе. Экзамен у нас принимал профессор Поспелов, который выпустил учебник по литературе. И он мне сказал: «Сочинение у вас ужасное по содержанию, но ни одной ошибки, мне было интересно посмотреть на человека, который грамотно пишет. Я вас беру».
Так началась моя взрослая жизнь. В ней было много интересных событий: работа на Невском машиностроительном заводе им. В.И. Ленина, осознание, что нужно уехать (а это был конец 60-х), эмиграция. Мы с женой побывали и в Израиле, и в Италии, и в Германии прежде чем оказались в США, где со временем открыли свой бизнес, который работает до сих пор. К сожалению, моя первая жена Зина умерла от онкологии. Но я не хотел оставаться один, поэтому со временем вновь женился. В США я уже 50 лет. У меня прекрасная семья: жена Ирина, дети, внуки, друзья. Жизнь продолжается!
Валерия Мирошниченко
Фото из семейного архива И. Шахновича