Сегодняшние наши собеседники – родные братья Игорь Владимирович и Арн Владимирович Грейдингер, а также их вторые половины, обе, кстати, Фриды – Фрида Борисовна и Фрида Давидовна. Причем Игорь Владимирович и Фрида Борисовна знают друг друга с самого детства – до войны ходили в один садик. Все они пережили то страшное время и сегодня делятся с нами своими воспоминаниями. Это еще одна семейная сага, полная волнующих воспоминаний, боли по безвременно ушедшим близким и захватывающих историй чудесного спасения.

О семейных корнях и родителях

Рассказывает Игорь Грейдингер. Наша фамилия пришла в Украину в XIX веке из Австро-Венгрии, из города с таким же названием. И выходцев из него звали Грейдингерс. Семья нашего прадеда была очень большой – 12 сыновей. Но что интересно, не все они носили эту фамилию. Согласно действовавшей тогда воинской повинности двоих сыновей оставляли дома, а остальных брали в армию. А служили тогда 25 лет! И наш прадед придумал выход, чтобы избежать этого. Ему как-то удалось договориться с представителем власти – исправником, и он стал давать остальным своим сыновьям другие фамилии. Так в нашей семье появились Рашковецкие, Московецкие, Крымчанские.

В 1929 году, когда началось движение освоения южноукраинских и северокрымских земель, родители, которые сами были из Каменец-Подольской губернии (сейчас это Винницкая область Украины) поехали туда. Я родился уже там, в селе Майдорф, еврейский колхоз имени 8 Марта. Сельсовета тогда своего не было, это был Арбетгеймский сельсовет Новозлатопольского района Днепропетровской области. Родители работали в колхозе, а когда началось строительство Днепрогэса, папа на подводе возил землю насыпать дамбу. Украинцы из окружающих сел просились к ним в колхоз, так как там хорошо зарабатывали.

Я родился в 1937 году и был четвертым в семье. В этом году власти начали ужесточать порядки в ведении хозяйства. Пошли запреты. А кормить четверых сыновей нужно! И наш дед (мамин отец, который все еще жил в Чечельнике Винницкой области) позвал родителей к себе. В самом конце 1937 года, когда мне было всего несколько месяцев, мы туда переехали. Папа пошел работать в контору «Заготживсырье». Заготавливал, скупал у населения свиную и коровью кожу. А это был стратегический материал, который отправляли на кожевенный завод в Винницу.

Начало испытаний

В 1941 году папе было 42 года, и он подлежал призыву. Но ему дали бронь и велели заготавливать кожу для армии. Началась эвакуация. Все уехали, власти нет. И родители решились, взяли подводу, погрузили детей и отправились на восток. Наш старший брат, Лев, которому уже было16, еще раньше ушел с комсомольцами. А по дорогам гнали скот, и стояла страшная пыль. И мы заматывали лица, чтобы ей не дышать. Доехали до Первомайска, а на переправе через Южный Буг пропускали только отступающие части Красной Армии. Нам сказали располагаться на лугу. Ночами немцы налетали, бомбили переправу, и тем, кто на лугу, тоже доставалось. Папа выкопал траншею, военные инструктировали, как спрятаться на случай бомбежки. И мы благодаря этому остались живы. Я помню, как после очередной бомбежки, когда все было изрыто воронками, на лугу везде валялись куски людей, лошадей. Из нашего Чечельника там было еще несколько семей, застрявших на переправе. Женщины собрались и стали мужей уговаривать – давайте вернемся домой, пока это еще возможно. И вернулись. Вечером вернулись, а наутро разгорелся бой! Немцы не доехали полкилометра до нашего местечка, остановились, выслали вперед мотоциклиста с коляской. И я хорошо вижу: он едет, а наш двоюродный брат Ильюша помогает красноармейцам, крутит ручки наводки пушки, и тут – выстрел! Мотоцикл подбросило, и он упал в кювет. И тогда немцы начали минометный обстрел. Били по дворам, где были окопы наших бойцов. Их было 16 человек, и они защищались до последнего. У них был приказ задержать немцев. Помню, как армейские санитары погрузили раненых на полуторку и пытались уехать, но немцы на мотоциклах их догнали и забросали гранатами. Все погибли, а машина сгорела.

Немцы врывались в дома, брали все самое ценное, особенно им нравилось льняное белье, это мама нам потом рассказывала. Они его отправляли посылками в Германию.

Фронт прошел, осталось безвластие, и что делают наши соседи-украинцы? Не все! Надо отдать должное, было очень много порядочных людей, которые нам помогали все время оккупации. Иван Голущак, Микола Когут. Я помню фамилии людей, что приходили к маме и спрашивали, чем тебе помочь, еще и после войны приходили. Но хулиганье и пьяницы стали грабить дома тех, кто уехал. Когда они увидели, как наш дед бросился спасать то, что осталось от дома маминой сестры, они затащили его в яр и там чем-то по голове ударили. Борис, наш брат, запряг лошадь и поехал за дедом. Он потом говорил: не знаю, как я его поднял и погрузил. Его привезли, он стонал, его положили в отдельной комнате на полу. Мама плакала, а он стонал. Через пару часов он умер…

Павло (фамилия Гнида была у него – такой он и был) организовал людей, они повязались белыми повязками, напились и, вооружившись кто чем, с криками бросились на еврейские кварталы местечка. Грабили уже всех подряд и тащили все, что можно было унести. Жители бросились в лес и там мы провели сутки в холоде и без еды. В наших двух комнатах стоял буфет старинный, дубовый, на ножках-львах. Они сняли этот верх, искали что-то, но унести буфет не смогли. Разбили окна, развалили печку, и эта сажа была по всей квартире. После этого жить там мы уже не могли.

В конце августа – начале сентября пришли итальянцы. За нашим домом стояла их кухня, и они меня просили, чтобы я наловил им лягушек. За это они мне давали котелок каши, кусок хлеба – это была роскошь! И давали еще котелок – отнеси своим. А мы в это время ютились у соседей. Итальянцы вели себя лояльно и попросили у нас занять наш дом. Спать ночью в палатках было уже холодно. Папа им объясняет: там жить нельзя. Но они говорят: ничего. Они очистили всю сажу, битые кирпичи, помыли пол, настелили солому. Недельку пожили, и их отправили дальше, а к нам пришли румыны.

Невероятное спасение

А потом в нашем районе появилась немецкая зондеркоманда. По слухам мы уже знали – они уничтожали в соседних городках и селах евреев, коммунистов, комсомольцев и активистов. Они брали всех! Могли расстрелять только за чьи-то слова: мол, ты была активисткой. Этого было достаточно! И эта зондеркоманда утром стала всех собирать на площади. Собрались одни старики и старухи и дети. Я был на руках у мамы.

Рассказывает Фрида Борисовна. Мой отец увидел, что немцы идут, и через окно, ведущее на огород, выскочил, он хотел через забор перепрыгнуть к соседке. Но немцы зашли в этот момент, увидели открытое окно и его, пытающегося убежать, и застрелили его на глазах семьи. А всех остальных – на площадь, на плац! Я помню, как шла и держала за руку маму, она была инвалидом. А мою старшую сестру, которая была больной и отставала по дороге… немцы и ее убили. Но одному брату все же удалось сбежать, и он прятался у наших друзей – украинцев знакомых. А два старших брата были на фронте. К сожалению, они оба погибли…

Рассказывает Игорь Грейдингер. Всех, кто мог держать в руках лопату, заставили копать. А мы с краю стояли. И уже начался расстрел, 8 человек уже было в яме. И вдруг мы видим, как на мотоцикле с коляской приезжает немецкий оберст (т. е. полковник). И на чистейшем немецком языке начинает распекать лейтенанта, который командовал расстрелом, что нельзя этого делать, это озлобляет местное население против немецких войск. И приказывает: «Распустите их по домам!» Лейтенант, естественно, подчинился, и нас отправили по домам. Полковника решают угостить в ресторане. Стали искать тех, кто до войны там работал. Мама нашего приятеля Зоя попала туда. Она обслуживала столик, где сидел этот оберст. Немцы жрали, пили, орали песни до трех ночи, а потом разъехались. А утром она начала убирать столы и видит, что под клеенкой на столе есть записка. Она поднимает ее, а там на русском языке написано: «Кто кушать подавал – тот Калашникова видал!» И все. Только это мы и знаем. Активисты после войны пытались обращаться в Министерство обороны, чтобы отблагодарить этого человека. Мы так и не узнали, кем он был – разведчиком, партизаном. Знаем одно: в тот день он спас от смерти 500 человек!

Тиф

С шести улиц, на которых жили исключительно еврейские семьи, всех согнали на одну улицу, как раз на ту, где был наш дом. Теснота была страшная, в доме деда, где до войны жило 3 семьи, оказалось три десятка семей! Спали на полу. Постельного белья не было, все немцы забрали. Согревали друг друга своими телами. Колючей проволоки и забора вокруг гетто не было, но всех заставили нашить шестиконечные желтые звезды на спины и плечи, чтобы нас можно было различить.

Отсутствие элементарной санитарии привело к тому, что разгорелся сыпной тиф. А зима с 1941 на 1942 год была очень суровая. В феврале мой брат Ефим (он был старше меня, 1934 года рождения) умер от водянки и тифа, голода и холода. Ему было 8 лет. Я его очень хорошо помню, он меня всегда опекал. Когда он заболел, женщины, у которых уже был опыт, сказали маме: «Пока он еще крепкий, брось его (то есть меня) к Фиме в постель. Он дня три переболеет, жар пройдет и он выживет». И меня бросили к нему в постель, я заразился, перегорел за три дня, кризис прошел, и я выздоровел. Лекарств не было, врачей не было. Столько людей умирало в день! Земля была твердая и некому было хоронить. Их складывали, как шпалы на железной дороге, и я помню, как испугался, когда коснулся их и увидел, что этот трупы лежат. И только весной, когда земля немного оттаяла, их похоронили.

Как выживали в гетто

Я выходил на базар и буквально пасся там. Как было много веков назад заведено, что воскресенье – базарный день, так крестьяне приезжали и торговали. Наши женщины стали из грубой крестьянской шерсти вязать кофточки, штаны и носки. Меняли, допустим, кофту на десяток картошек. Осенью возили свеклу на сахарный и спиртзавод. Работали на маслозаводе и кирпичном, заработала бывшая МТС. В гетто было какое-то самоуправление, и туда приходили представители заводов и говорили, допустим, что сегодня нужно 10 человек на сахарный завод. Люди шли, мой папа шел. Это была возможность заработать и как-то выжить. Происходило это уже при румынах. И можно было что-то купить на базаре. Надо сказать, что румыны на немцев были очень злы. Почему? Немцы, никого не спрашивая, приезжали на сахарный завод, загружали машину сахара и, не оставляя никаких расписок, уезжали.

Летом 1942-го стало легче. Весна, лето, огороды, Ремесленники начали свое ремесло: сапожники – сапоги делать, портные – чинить одежду. Кто-то начал варить мыло. Где они все доставали, не знаю, но начали варить мыло. С сахарного завода сахар появился. И женщины делали конфеты – леденцы. Когда осенью возили свеклу, я пристраивался сзади повозки на облучок. А мне из мешковины сшили специальную торбочку, и я набирал ее полной и прятался в кусты так, чтобы следующий возница меня не увидел. В колючем кустарнике-глоте отсижусь и несу все это домой. И наша семья пила чай с кубиками печеной на плите сахарной свеклы.

А что делал наш брат Борис? Было много стреляных гильз в старых окопах. И он научился из гильз делать зажигалки и продавал их крестьянам. А отец по случаю купил подводу зеленого табака. Высушил его в русской печи, резал и продавал потом на рынке этот табак на стакан.

Рассказывает Фрида Борисовна. Нам тяжелее было, конечно, у нас мужчин в семье не было…Мама больна, мне 4 года, работала только сестра, которая старше меня на 10 лет. Трудно себе представить, как мы выживали. Мы все переболели тифом. Ели зелень от свеклы. Борщ варили из крапивы.

Партизаны

Рассказывает Игорь Грейдингер. На землях от Днестра до Южного Буга, румыны называли эту территорию Транснистрия, всем руководила румынская администрация. В нашем районе ее представителем был претор и человек 10 жандармов. Но ездили по районам, собирали налоги только днем, ночью боялись. А люди были растеряны, думали: а вдруг немец победит? Им как-то жить нужно было. Кто-то сотрудничал с немцами, а кто-то, как главврач районной больницы Каминский, поляк, был связан с партизанами. Был случай, когда наши забросили к партизанам радистку, но она при приземлении на парашюте повредила ногу. Румынские жандармы ее поймали. Партизаны об этом узнали и ночью, в лютый мороз, на санях, а сани тихо идут, подкрались к жандармерии, ножовкой вырезали решетку и вытащили ее. Румыны услышали! Мы тоже услышали шум, выстрелы. У нас окно запотело, но было видно, а ночь была лунная, как мимо пролетели сани, потом резко, лихо развернулись, и они ушли. А румыны и не особо старались догнать. Партизаны сделали круг – и в больницу к Каминскому. И радистка у него в гипсе недели две пролежала. Ну а потом партизаны ее забрали к себе.

Партизаны немцам и румынам здорово досаждали. Село Луги находилось очень близко от железной дороги, которая соединяет Киев и Одессу. Партизаны взрывали эшелоны с оружием, с продовольствием, которое вывозили в Германию, освобождали юношей и девушек, подростков 13–14 лет, которых вывозили на работу в Германию. Партизаны взрывали паровоз и не позволяли вывозить детей. Однажды против партизан была выслана карательная экспедиция. Что сделали партизаны? Дорога там шла вверх ,и партизаны в кустах поставили пулеметчика. И вот немецкая машина ползет вверх, почти 40 градусов подъем. Партизаны забросали кузов гранатами, а того, кто выпрыгнул, добили из пулемета. Это было утром. Чтобы убрать трупы, немцы отправили повозки на волах. И я помню, как мимо нас везли эти трупы, и кровь капала на белый снег. С тех пор немцы и особенно румыны в лес не совались.

Если бы не война – меня бы не было!

Рассказывает Арн Грейдингер. Я не должен был появиться на свет, в семье уже было 4 мальчика, но мама заболела…

Продолжает Игорь Грейдингер. …когда мы копали свеклу, а я отрезал ботву, была осень, и мы сильно промокли. И мама заболела ревматизмом. Лежала и не могла подняться. Среди румын был медик какой-то, не врач, но его пригласили. И он ей говорит: тебе нужен куяльник, вода такая минеральная на курорте под Одессой. Но идет война. И тут он говорит, что во время беременности женский организм омолаживается, и, может быть, ты родишь и поднимешься. Так и было! Всю беременность она пролежала, но после того, как она узнала, что у нее пятый сын, сознание потеряла. Но с тех пор пошла на поправку.

Не рой яму другому

Помните этого Павло Гнида, который грабил наши дома? Он и его сообщники видели, что люди как-то выживают, а с фронтов до них вести доходили, что Красная армия приближается. И остаются живые свидетели их преступлений. Они решают от них избавиться, но хотят сделать это руками румын. Они устраивают украинскую свадьбу, пригласили двоих румын, напоили их и одного прикончили. Это было перед еврейской Пасхой. И они подбросили тело к дому, где жили евреи. Под предлогом того, что евреи кровь христиан используют.

Однако румыны все видели и арестовали всех мужчин на свадьбе. И они стали сразу друг друга выдавать. Румыны отобрали 9 человек – тех, кто был посвящен в этот замысел. И наутро приказали всему гетто собраться, и их по весенней слякоти прогнали мимо нас по дороге. Увечья они получили ужасные! Сигуранца их пытала. Погнали на гору Балта. И расстреляли. Румынские евреи нам сказали, что всех выгнали на это смотреть, чтобы все видели как они, румыны, расправляются со своими врагами.

Освобождение

Наши подходили все ближе и ближе, и в марте 1944 года 19 красноармейцев запустили адскую машину – сирену, ворвались в село, немцы еще ночевали в домах и выбежали кто в чем, в кальсонах, и тикать за реку Саврань. А днем в село вошел первый танк. Ребята, которые нас освобождали, молодые пацаны – 19–20 лет. Они заходили в дома, люди их угощали чем могли. Из дома нашего родственника Янки Грейдингера навстречу войскам вышли подпольщики с красным знаменем и строем, с хлебом-солью встретили танки. И с тех пор к нам вернулась советская власть. Нас спрашивали: советская власть кого-то осудила? Нет. Но они сами себя осудили. Кого расстреляли румыны, кто-то удрал… Но всех же не осудишь. После войны наши люди узнавали у украинцев свою мебель, какие-то вещи, но никто никому ничего не сказал.

Наши семьи
Игорь и Фрида Борисовна Грейдингер

В марте нас освободили, но война же еще продолжалась, 1944 год, в сентябре открыли школу, и мы пошли на занятия. Еще до войны мы с Фридой вместе ходили в садик и вместе пошли в школу. Поженились мы уже в Киеве, куда наша семья переехала к братьям и сестрам отца, они жили в Киеве с 1929 года. А Фрида после смерти матери в 1952 году жила в Ровно у тетки. Там она закончила школу, а потом и пединститут. Фрида переехала в Киев только в 1960-м. Мы встретились и не расставались! У нас двое детей, сын и дочь, и четверо внуков. Два мальчика и две девочки!

Арн и Фрида Давидовна Грейдингер

Мы вместе работали на Киевском арматурно-строительном заводе, я вернулся после армии, а Фрида пришла туда после техникума, а потом еще и заочно окончила институт. На следующий год будет 50 лет, как мы вместе! У нас сыну 48 лет и есть внучка, ей 16 лет.

Фрида Давидовна о военном детстве. Родилась я в Киеве. Папа успел нас вывезти на подводе уже в последние дни перед входом немцев. Если бы мы там остались, то все погибли бы в Бабьем Яру. Маму он забрал прямо с базара, и поэтому она ничего не смогла собрать в дорогу. Что-то он похватал, побросал, но не то, что нужно. Одежды не было. На подводе мы доехали до Харькова. А потом мы оказались в Средней Азии, в Фергане. Там папа был кузнецом при какой-то воинской части. Ему предлагали пойти в партийную школу, но пока он советовался с мамой, его уже не брали, и он попал под Сталинград. И там он и остался… И больше никакой весточки от него мы не получили. Только похоронку. Пенсию за него получали.

Долгая дорога в Америку

Арн и Игорь Грейдингеры. Мы подавали документы на выезд в 1979-м. А отказали нам уже в 1980-м. Мы бродили по Киеву, искали работу: нас же перед подачей документов уволили. Нам говорили: мы нуждаемся в таких квалифицированных специалистах, как вы, но отдел кадров не пропустит. Они знали, что мы собираемся уезжать. Но в итоге мы вернулись к себе на завод.

Первыми, спустя 10 лет после того, как мы подавали на выезд первый раз, уехали Арн и Фрида Давидовна, а Игорь и Фрида Борисовна приехали уже через два года – в 1991-м. Как приехали в Майами, так в Майами и остались.